между тем продолжался. Ведро холодной воды привело Шувалова в чувство. Ротмистр судорожно дернулся, приоткрыл глаза и в предчувствии нового удара сжался в комок. Кокисан наклонился над ним и прорычал:
– Такты говоришь, Воронцов работает на вас?!
– Ну и сволочь же ты… – сам не понимая, к кому обращает эти слова, проговорил Воронцов.
– Серж, это… не… это невозможно в… выдержать, – прошелестел Шувалов. – Они…
– Ты в своем уме?! – Теперь уже негодование Воронцова было вполне искренним. – Я… большевик?! Ах ты, тварь!
– Серж, я… Я эт-того не говорил… Это ска… сказал М-ме… ли… хов.
– Кто?
– Мелихов, главарь большевистского подполья в Главных железнодорожных мастерских, – счел нужным пояснить Кокисан.
– Я агент Мелихова?! Я… – От злости у Воронцова перехватило дыхание.
– Серж, про… прости, эт… это вы… выше моих сил, – взмолился Шувалов.
– Заткнись, тварь! – взревел Воронцов.
Бешеная злоба вернула ему силы. Невзирая на боль, он метнулся к столу, на котором лежал изъятый у него еще в машине браунинг.
– Не-ет! – закричал Шувалов, нелепо выставив вперед руки, словно пытаясь защититься от пуль.
Первая же пуля сразила его наповал. Кокисан с Егоровым замерли. В обойме браунинга оставались еще патроны, секунда – и Воронцов разрядит всю обойму в них. Егоров потянулся к кобуре, но это оказалось лишним – Воронцов положил оружие на стол. Из его разбитого носа струей хлынула кровь, он качнулся и как подкошенный рухнул на пол.
Первым пришел в себя Кокисан. Срывающимся голосом он распорядился:
– Егоров, срочно врача!
Крепыш выскочил в коридор.
Через полчаса в кабинете уже ничего не напоминало о разыгравшейся трагедии. Тело Шувалова унесли во двор, чтобы позже вывезти и зарыть на глухом пустыре. Воронцова выхаживал местный эскулап, большой специалист по такого рода лечению. «Музыкальная шкатулка» японской разведки закрылась до проверки очередного «солиста». На сей раз обошлось…
* * *
Над Харбином занимался рассвет. Тусклые лучи солнца пока безуспешно пытались пробить густую пелену тумана, поднимавшегося над Сунгари. От легкой ряби на воде веяло холодком. В китайских кварталах оглушительно пели петухи. Но вовсе не они нарушили чуткий сон Каймадо. Разведчик проснулся от тихого скрипа форточки на утреннем сквозняке. Инстинкт грозящей опасности, поселившийся в нем лет пятнадцать назад и не покидавший все это время, мгновенно прогнал остатки сна. Каймадо пробежался глазами по комнате. Кажется, ее недавно отремонтировали. На потолке ни единой трещины, на стенах, покрытых светлой краской, висело несколько незатейливых картин. Одна из них, с любовно выписанным снежным конусом Фудзиямы, заставила Каймадо улыбнуться. О нем проявили заботу – это приятно. Ниумура явно хотел, чтобы его подчиненный чувствовал себя в Харбине как дома.
Вставать не хотелось, но привычка оказалась сильнее. Разведчик рывком отбросил в сторону одеяло, направился в ванную, умылся холодной водой и, потягиваясь, вышел во двор. Бодрящая прохлада заставила поежиться. Каймадо сошел с посыпанной гравием дорожки и по мокрой от росы траве прошел в глубь сада, где мог заняться привычным для него комплексом упражнений.
Настоящий самурай должен заботиться о крепости тела ничуть не меньше, чем о крепости духа. Эту нехитрую истину он впитал с молоком матери. Как бы ни складывались обстоятельства, свой день Каймадо всегда начинал с зарядки. Даже в мрачном подвале ОГПУ, где ему пришлось провести несколько дней после перехода советско-китайской границы, он не изменил своей привычке. Путь Меча – боевое искусство, которым владеют немногие, не прощает лености.
Идеалом Каймадо был Великий мастер боевых искусств, бог и дьявол одновременно – Коро Абэ, ушедший из жизни так и не побежденным. В свои шестьдесят он сумел устоять даже перед Большим воином, молодым и дерзким Такамотой, которому помогал сам сёгун, Великий полководец, покоряющий варваров, подаривший Такамото свой меч, как говорят, обладающий колдовской силой.
Этой схватки с нетерпением дожидались многие самураи. У крепостной стены было не протолкнуться. Свободной оставалась только маленькая площадка, посыпанная желтым речным песком, – именно на ней должны были произойти решающие события.
Когда горизонт на востоке робко окрасила бледно-розовая полоса, толпа замерла. В воздухе пахло кровью. «Кто – кого?» – этот вопрос занимал каждого из присутствующих. Порыв ветра, налетевший с гор, разорвал в клочья туман, и взорам предстали две фигуры, поблескивающие легкими доспехами. Большой воин Такамото и Коро Абэ, издав грозный клич, двинулись навстречу Великой славе. О смерти в этот момент никто из них не думал. По правилам поединка сначала они мерили друг друга взглядами; во взглядах концентрировалась сила духа, без которой немыслим настоящий боец. Молодой Такамото прелюдию к бою проиграл, он первым опустил глаза и потянулся к мечу, рассчитывая взять реванш просчитанным мастерством ударов. Коро Абэ отступил на шаг, не торопясь подобрал края хакама, привычным движением обнажил свой фамильный меч. Теперь он был готов к поединку.
Такамото первым ринулся в атаку, и над площадкой поплыл тягучий, сладостный для воинов звон металла. В лучах восходящего солнца волшебный меч Такамоты сверкал как молния, выпады были смелыми и опасными. Коро Абэ вынужден был отступить под натиском молодой силы. Казалось, еще чуть-чуть – и меч Такамоты достигнет своей цели, но многоопытный боец каким-то чудом все же ускользал от смертельного удара.
Такамота продолжал наступать. К ужасу самураев, болевших за Абэ, молодой воин выбил меч из рук старика. Осталось нанести последний удар, и Такамота может праздновать победу. Но удар пришелся в пустоту. Коро Абэ, упавший на песок, на удивление легко проскочил под мечом противника, затем невообразимым образом прыгнул ему на спину и кувырком увлек вниз. Такамото ничего не сумел предпринять. Смерть оказалась мгновенной.
Мертвая тишина над поляной была взорвана восторженным ревом. Но старый Абэ остался невозмутимым. Он молча подобрал меч противника, ставший теперь его достоянием. Поединок у стен старинного замка в очередной раз подтвердил главную истину боевых искусств – когда соперники равны, когда тела одинаково тренированы и мечи остры, победить может только дух…
Каймадо все эти годы неукоснительно следовал заветам Великого мастера, упорно, изо дня в день он закалял свой дух и тренировал тело. И сейчас, повернувшись к востоку, он подставил лицо солнцу, развел руки в стороны, подобно лепесткам лотоса, и застыл как изваяние. Медитация пробуждала в каждой клеточке его тела силу, которой должно было хватить не на один поединок.
Минута, другая, третья… Наконец Каймадо открыл глаза, сделал глубокий вдох и, как крадущийся барс, плавно заскользил по лужайке. Следующие десять минут он посвятил ката – техническим формам борьбы с воображаемым противником. Молниеносные выпады вперед и назад сопровождались веером ударов, один защитный блок сменял другой. Короткая пауза – и упражнения
